Проза

В день рождения ему подарили две плётки. Он не был извращенцем, а плётки с самого начала вроде бы были его собственные сразу, просто дело повернули так, что это стало считаться подарком. С постоянной периодичностью он хлестал себя каждый раз до крови, он не был извращенцем,
он не думал о плётках, как о средствах получения наслаждения, просто у него ничего больше не было. Он ненавидел эти плётки, но самой страшной была мысль о потере этих предметов. Прошло очень много времени, и он совсем забыл кто он, откуда и откуда взялись эти плётки, они просто были, они были всё время с ним, не было ни секунды, чтобы они разлучились. От частых приступов одиночества он начал украшать эти плётки различными побрякушками, бисером, сначала каменными, а потом металлическими вплоть до золотых безделушек и колокольчиками. Так незаметно для себя он смастерил семь разных рукояток для плёток, удобных в своих случаях. Когда позволяло настроение, он использовал на плётках тяжёлые рукоятки, и такие удары были не частые, но очень болезненные и долго не заживающие. Были рукоятки и полегче, как он сам считал, и даже совсем лёгкие, которыми можно было отхлестать себя совсем не больно, а ради забавы или чтобы, просто, не забыть о подарке. Впрочем, как раз в это время подарок этот вовсе перестали считать даже подарком, теперь его обвинили в воровстве, и потому хлестать себя он стал ещё чаще. Он закрывал двери и зашторивал окна, он хлестал себя своими плётками и вспоминал ранее детство, ведь кроме плёток он ничего не имел от родителей. В детстве он представлял их вообще не похожими с ним самим, он думал, что они абсолютно другие, более того, он даже не знал, были ли у него в принципе отец и мать, поэтому для простоты он объединил эти понятия в единое целое. Он всё время рисовал, сразу с рождения он начал рисовать. Он постоянно тосковал по тому месту, где он родился и своим родителям, он всё время пытался нарисовать свою тоску. Когда он подрос, он всё же решил, что родитель его уж если не такой же, то уж точно похож на него самого и он стал рисовать себя. Только "себе" он всегда приписывал превосходство и величие, но не забывал и о своей боли, наверное, потому, что он догадывался - вполне возможно, что плётки могли ему достаться по наследству, а родителя его вообще не было или он уже мёртв. Бывало, у него появлялись мысли отречься от плёток и от того, кто его родил, но за пройденное время эти плётки, как будто приросли к рукам, и он уже не мог оторвать их. Болью, обидой и вечным одиночеством были пропитаны удары этих плетей. Они оставляли рубцы, которые заживали, и ороговевшая за все годы кожа слой за слоем уже стала не такой чувствительной. Сейчас плётки сильно сношены, но всё так же остаются символами связи с родителями.
А он не был извращенцем, таким его сделало рождение.

07.12.05