Проза

Утром люди сходятся к дому или подъезду. Сходятся мужчины и женщины в тёмных
или вообще чёрных платках или повязках. Сходятся родные и близкие, друзья,
просто соседи и даже зеваки, чаще это заядлые выпивохи. Привозят гроб,
открывают заднюю дверь автобуса ритуальных услуг и извлекают под женские крики,
плачь и тоскливые мужские взгляды покойника. Некоторых женщин, тех, кто больше
других обливается слезами, держат под руки. Ставят табуретки под гроб,
открывают крышку, и новая волна скорби накрывает собравшуюся группу. Кто-то из
особо сдержанных, чаще это бывает абсолютно чужая старушка, которая отличается
выдающейся набожностью, а главное, она досконально знает все нужные ритуалы.
Она подходит к покойнику, раскладывает на нём ритуальные накидки и одежды.
Делает она это с прекрасной сноровкой. Она выхватывает цветы и аккуратно,
как она считает нужно, раскладывает в гробу. Все по очереди соревнуются в
своей скорби, достаточно громко, чтобы во всяком случае слышали собравшиеся.
Пришедшие пытаются вести свои монологи в форме обращения к покойнику. Темы…
темы обычные… в полуукорной форме сообщают трупу о его опрометчивом поступке,
о его долгах перед выступающим, сетуют о слишком раннем сроке кончины, даже
если покойник был долгожителем вселенной.

- Дайте и мне, и мне кусочек остывшей плоти и крови…

Да, подождите же, на поминках мы будем есть его и пить его, мы будем весело
набивать животы, ведь мы ещё живы, а ему, покойнику, просто не повезло. Вот
кутья – плоть его, а вот мёд – кровь его, это надо выпить, а это надо съесть.
Что потом? Потом всё это залить водкой. Всё нормально. Но это потом, а пока
священнослужитель раскладывает атрибуты культа, его помощник юрко бегает
среди собравшихся в храме с подсвечником и кадилом, свечами, столиком и
закатанной в пластик для сохранности от частого использования в сальных руках
погребальной молитвы. Зажигают свечи.

- Давайте сожжём его, давайте…

Вот каждому по свече, жгите его, пытайте его огнем, уничтожьте его огнём.
Поп читает бегло свои тесты, ничего незначащие, придуманные кем-то плаксивые
унижения, просьбы о прощении, свой сиротский репертуар, ему помогает поп рангом
пониже, он ещё учится. Тот, что ученик, он ещё не знает так хорошо скороговорку,
как его начальник и одет он проще и читает он, чаще заглядывая в пластик
закатанную молитву. Поп-начальник пальцем показывает ему место для продолжения в
тексте и шепчет начало и поп-подчинённый продолжает. А та на листке номера,
как это… псалом номер… номера… номера везде… паспорт, серийный номер, номер
счёта, ИНН, свидетельство о регистрации, удостоверение, пропуск… зачитайте
покойнику пропуск от нас от всех… отпускную грамотку… документ на свободу номер…
Всё, хватит, все и так устали слушать этот бубнёж, никому не нужный утомительный,
неразборчивый гул. Закрывайте, закапывайте. Лопаты работают быстро. Покойник уже
земля, когда читал поп он уже был землёй, когда открыли крышку гроба, он уже
был землёй, даже когда он выпустил последний выдох, он уже был землёй… а разве
он был до того кем-то… кем или чем он был вообще?
Кто его идентифицировал, может, он только сейчас стал кем-то, когда мы, все
собравшиеся, вспоминаем его, как он ходил, как он говорил, как улыбался или
он и тогда был для нас только идентификационным номером, образом цифр в нашем
сознании, тогда и горевать не о чем, образ же мы никуда не денем, он же часть
нашего сознания, часть нас самих и он, этот образ, он с нами. А
А что тогда там, просто земля.

В таком случае мы хороним сами себя, мы пробуем, примеряемся, наблюдаем…
Это я лежу в гробу, это для меня поп читает свои проповеди, это мне поправляют
погребальные одежды, это меня закрывают крышкой, это меня закапывают, это я земля…

Мы раскапываем зачем-то землю и закапываем назад…
Очень странный ритуал... ритуал жалост... к себе...

05.10.07